МГО ОПРК

Московская городская организация Общероссийского профсоюза работников культуры

Привычке жить при капитализме с гарантированным социальным пакетом социализма, похоже, приходит конец. На главные позиции даже в культуре теперь выдвигается экономика, которая диктует свои законы. Вот и столичные театры, которые всегда были козырной картой Москвы, ждут серьезные перемены. И даже не перемены, а реформирование. О грядущих изменениях в системе финансирования театров, приоритетах и многих других вопросах обозреватель «МК» побеседовал с заместителем мэра Москвы по социальному блоку Леонидом Печатниковым.

Театральная реформа: в масть или пропасть

— Мы в правительстве давно договорились (и многие могут это подтвердить), что чиновники не влезают в художественную политику учреждений культуры. Наши театры ставят пьесы, какие хотят, худсоветов нет, цензуры нет, во всяком случае, со стороны мэрии и Департамента культуры.

Надо сказать, что Москва на культуру денег тратит больше, чем Министерство культуры Российской Федерации, — 50 миллиардов. Даже при упавшем курсе рубля это серьезные деньги. Но при этом всегда встает один и тот же вопрос: как потратить эти деньги, не забывая, что они собраны как налоги с населения. Этот вопрос тянет за собой другой не менее важный вопрос — а нужно ли, тратя деньги налогоплательщиков, учитывать интерес этих самых налогоплательщиков к творениям наших художников (художников в широком смысле этого слова)?

— В Москве 81 театр, не считая 23 в стране, — это много или мало для такого мегаполиса, как Москва?

— Не могу сказать. Когда все театры сконцентрированы в основном в центре, то для центра это много. Когда же мне говорят, что не надо сравнивать центральные театры с периферийными, потому что центр — это преимущество, я всегда привожу в пример Театр на Юго-Западе Валерия Беляковича: там аншлаги на сто мест, и люди приезжают со всей Москвы. А есть режиссеры, о существовании которых никто не знает. Но есть Сергей Женовач, который остался без финансирования со стороны спонсоров. Это нормально? Это стыдно! Я даже не знаком с Женовачом, но люблю его как режиссера, и для меня по-человечески непереносимо, что этот художник мог бы остаться без театра. Его надо было спасать, и спасать должно прежде всего государство. Оно в результате и спасло. (Будет федеральным театром — учредитель с нового года Минкульт.) А что финансируем мы?

Вот сколько из 81 театра может назвать человек, знакомый с ситуацией? В лучшем случае он вспомнит 20, а остальные 68 для него станут открытием. Лично я узнал о них, только придя в этот кабинет. Но дело не в нас с вами, а в том, знают ли об этих театрах люди, которые платят налоги на их содержание? Разве я задаю неправомерный вопрос? И разве этот вопрос, который напрямую связан с экономикой, нарушает право человека на культуру? Вовсе нет.

И тут мы подходим к очень важной теме, в которой легко заблудиться. Я собирал руководителей московских театров дважды и задал им, по сути, только один вопрос — по каким критериям город должен вас финансировать: сколько вы будете зарабатывать сами, а сколько нужно, чтобы мы доплачивали? Еще раз повторяю: у меня самого нет ответа на этот вопрос.

— Складывается впечатление, что в этих критериях не могут разобраться сами театры, которые сознательно или бессознательно путают экономику с художественной составляющей и по разным причинам одно подменяют другим.

— Мне отвечают: количество премьер. Тогда вопрос — хорошо ли, когда в театре много премьер?

— Прекрасно, значит, люди работают, и процесс идет.

— Вы считаете, что прекрасно. Но что мы имеем — в одном театре 12 или около того премьер в год, и каждая, как правило, с элементами эпатажа. Первые два спектакля — действительно аншлаг, а через некоторое время (я же за этим всем наблюдаю) на него плохо или совсем не ходят, потому что эффект первых эпатажных спектаклей прошел.

— Леонид Михайлович, откройте секрет: что это за театр в Москве, который выпускает 10-12 премьер за сезон? Последний раз это было 16 лет назад в МХТ, когда туда художественным руководителем пришел Олег Павлович Табаков.

— Ну, сколько в Гоголь-центре выпустили в прошлом году? Пусть меньше, а потом эти спектакли сходят с афиши, про них все забывают — а они профинансированы нами. И все это на фоне финансовой бесхозяйственности в театре, которая ни для кого секретом не является. Когда спектакль идет долго и собирает полный зал — это хорошо. Любил Сталин Булгакова, не любил Сталин Булгакова, а только «Дни Турбиных» смотрел 14 раз.

Я, например, редко хожу в музеи современного искусства и не понимаю, что означает висящий на стене матрас, на который кто-то выплеснул ведро голубой краски. Я имею право это не понимать? И имею право не платить деньги за билет и не ходить в тот театр, который мне не нравится. Как зритель. А с другой стороны, ни в коем случае нельзя, чтобы любой чиновник любого ранга навязывал свою точку зрения театру или учреждению культуры.

Читать далее

Илья Смирнов

Заячий помёт Записки постороннего (РАЗБОЙ НА ТАГАНКЕ)

Спробуй заячий помет! Он — ядрёный! Он проймёт! И куды целебней мёду, Хоть по вкусу и не мёд. Леонид Филатов. «Про Федота-стрельца, удалого молодца».

Журналист может помочь людям в решении их профессиональных проблем. Может бороться вместе с ними. Но не может (и не должен) бороться ВМЕСТО НИХ (1). Это относится к любому вмешательству со стороны, вплоть до фантастического, как прогрессоры у Стругацких.

Автор этих строк оказался причастен к делам Мельпомены по случайному стечению обстоятельств. Лет 30 тому назад журнал «Театр» попросил написать о русском роке, потом газета «Экран и сцена» отпочковалась от «Советской культуры» и тоже затребовала жизнеописаний БГ и ДДТ, потом редакторы вышеупомянутых изданий + ПТЖ решили заодно привлечь меня к рецензированию спектаклей на исторические темы. Иных уж нет (светлой памяти Н. Г. Лордкипанидзе и А. А. Авдеенко), а те далече (М. Ю. Дмитревская). Но общими усилиями получилось, что И. Смирнов причастен к делу, которому никогда не учился. В позиции стороннего наблюдателя есть свои слабости: я не в состоянии разбирать сугубо профессиональные материи (и стараюсь этого не делать). Но есть методологические преимущества. Изнутри цеха его проблемы представляются уникальными. А на самом деле общество – не набор отсеков, разделенных непроницаемыми переборками, а единый организм. В отрасли не происходит ничего такого, чего не было и нет по соседству (где-то раньше, где-то позже). Например, «болонская реформа» в образовании и «постдраматический театр» — по сути, один и тот же проект, приставленные к нему менеджеры это отлично понимают, с пол-оборота распознают свой – чужой (2), а люди, которым хотелось бы сохранить нормальный учебный процесс и нормальные спектакли, тешат себя иллюзиями, что регрессанс совершается по недоразумению, невежеству или по каким-то частным мотивам (включая коррупционные).

Судить о тонкостях приготовления блюда — в каком порядке добавляем какие ингредиенты и сколько варим каждый из них – способен только тот, кто сам умеет готовить. Но любой человек вправе оценить по достоинству тухлое мясо, суп с тараканом и официанта, который в агрессивной форме требует за это денег, как за деликатес. Здесь диплом кулинарного техникума не нужен.

Если кому-то кажется, что аналогия грубая – посмотрите, что главред центрального отраслевого журнала всерьёз считает признаком современного европейского театра (3). Мой образный ряд, при всей сермяжной простоте, всё-таки со стола, а не прямо из унитаза.

Получая очередную порцию новостей с Таганки, несколько раз принимался за статью о погроме легендарного театра, с которым связаны не только личные зрительские воспоминания — посчастливилось увидеть собственными глазами «Дом на набережной» и «Зори…» — но и большая история родной страны. Принимался и сам отказывался от своего намерения. Трудность не в том, чтобы добывать секретную информацию или проводить тонкий искусствоведческий анализ. Не нужно быть искусствоведом, чтобы оценить творчество Д. Волкострелова, которого в департаменте культуры Москвы сочли достойной заменой Любимову и Золотухину, ведь даже в рекламной рецензии про «спектакль», поставленный им на Таганке, написано:

«отрывков много, постепенно они превращаются в какой-то сплошной массив, состоящий в основном из литературных и смысловых клише».

Бесформенные массы из обрывков, обломков и объедков относятся скорее к ведению ЖКХ.

Всё, что происходило на Таганке с весны 2013 года, делалось открыто и демонстративно, вплоть до финального перформанса, в котором официальные документы из архива государственного учреждения (приказы, объяснительные, бухгалтерские ведомости), связанные с именами В. В. Высоцкого, В. С. Золотухина и других народных любимцев, оказались вынесены на продажу некими неназванными лицами и реализованы за 250 тысяч тоже частному лицу (4).

Что ж, изложу я всю эту сраматургию – для чего? Какие из неё выводы и конструктивные предложения? Честный ответ вряд ли кого-нибудь устроит, включая тех, кого не стоило бы обижать. А врать не хочется тем более.

Но раз уж решился, вот синопсис. Летом 2011 года из-за публичной ссоры с артистами Ю. П. Любимов ушёл из театра. Уже тогда предприятие хоронили, причём обе стороны. Каталин Любимова: «Театр на Таганке, созданный Юрием Петровичем, умер». Актёр Сергей Трифонов: «Театр на Таганке умер». Но в 2011 году ситуация была не так уж безысходна: принявший бразды правления В. С. Золотухин имел все шансы восстановить, пусть не великий, как в 70-е годы, но вполне достойный, крепкий театр. Уточняю: формально он совмещал должности директора и худрука, но реально на единовластие не претендовал, коллективным руководящим органом был Худсовет. Однако Валерий Сергеевич заболел, в марте 2013 г. его не стало, чем и воспользовались люди, внимательно наблюдавшие за столичным театральным хозяйством: не осталась ли беззащитной какая-нибудь удачно расположенная недвижимость.

Читать далее